Народное дело. Распространение обществ трезвости - Страница 8

Известия о распространении трезвости в литовских губерниях подтверждали, что главными двигателями народного дела явились там католические ксендзы. О Ковенской и Виленской губернии писали в начале февраля, что здесь все делалось одною проповедью ксендзов, без всяких принудительных мер («Русский дневник», № 35, 13 февраля). Вследствие этого в «Русском дневнике», в начале мая (№ 96), была помещена похвала местному начальству, которое «не препятствует проповеди священников, строго наказав не употреблять принудительных мер и не задерживать распространения воздержания от крепких напитков». Особенно хвалить за такое «просвещенное великодушие», конечно, и не было надобности: нелепо было бы, если б было поступлено иначе… Но сначала многие опасались, как бы не было преследований от начальства за трезвость: до такой степени здравый смысл затемнен был мыслью о силе откупа!.. Да, правду сказать, были, с другой стороны, и такие господа, которые полагали подобное преследование необходимым! Б свое время мы сообщили «Письмо купеческого сына Бадейкина» («Свисток», № 1), в котором переданы были рассуждения этих ревнителей порядка. Основанием их мнений было то же пренебрежение к народу, которое заставляло многих не верить справедливости известий о трезвости. То же самое пренебрежение к нравственной силе народа заставило многих приписать все дело ксендзам, когда факт оказался несомненным и прочным. В бывшей газете «Slowo» вот что писали, например, из Жмуди:

...

В первых числах октября и наш простой народ, убеждаемый пастырем нашего прихода с кафедры, начал и сам поговаривать об отречении, и действительно – довольно было одного слова религии: семя нравственного исправления, им зароненное, взошло в сердцах народа, и польза его стала возрастать очевидно. Входя в церковь, народ никак не мог предвидеть, насколько лучшим и исправленным он выйдет из нее… и пр.

То же писали из Виленской и Гродненской губернии в других нумерах «Slowa». И, судя по рассказам, действительно духовенство имело здесь огромное влияние на решимость крестьян отказаться от употребления крепких напитков. Вот, например, рассказ, сообщенный из Вильно в «Указателе политико-экономическом» (№ 10, 1859 года, марта 14):

...

В воскресенье, 1 марта, во всех римско-католических костелах в Вильне произнесены были проповеди о воздержании, с целью распространения братства воздержания или трезвости. Объяснены были правила братства и порядок вступления в оное и представлены гибельные следствия пьянства. В кафедральном соборе св. Станислава говорил тамошний викарий, ксендз Тукальский; в костеле св. Иоанна – местный вице-настоятель, ксендз Гундиус. Оба эти достойные патеры произвели самое глубокое и трогательное впечатление, и благородные их усилия, а равно и многих других благочестивых священников, уже увенчались полным успехом, ибо в тот же день в кафедральном соборе и Остробрамском костле св. Терезии уже начали вступать в братство. В кафедральном соборе первые подали пример члены виленского капитула, за ними многие помещики и чиновники и тысячи народа. Записывались до девяти часов вечера. Сегодня во множестве вступают в братство и в других костелах и исполняют условия трезвости на тех же самых основаниях, как и в Ковенской губернии. Говорят, много шинков будет закрыто: по крайней мере это верно касательно тех, которые помещаются в домах, находящихся в заведовании духовенства, и которые совершенно уничтожены. Так точно, кажется, поступает католическое духовенство и во всей виленской епархии, заключающей в себе, кроме Виленской, и губернию Гродненскую.

Радуясь усилиям духовенства и опять-таки оставляя в стороне народ, на который его внушения действовали, многие уверяли сначала, что факт отречения от водки только и мог возникнуть на почве католического фанатизма и должен ограничиться западными губерниями… Не хотели обратить внимания на то, что столь общее и внезапное движение не могло быть следствием одного красноречия, а должно было иметь причину в самой жизни… Не хотели видеть и того, что опыты отречения от водки начались во многих местах еще прежде, чем проповедь ксендзов получила столь торжественное сочувствие и организовалась повсеместно во что-то систематическое. Тот же корреспондент, который рассказывает об успехе виленской проповеди, сообщает в том же письме следующее:

...

Еще прежде некоторые здешние цехи, в особенности сапожный и столярный, сделали между собою добровольное условие следить друг за другом и всеми мерами отвращать пьянство. Они решили, между прочим, что всякий нарушивший обет в первый и во второй раз должен уплатить денежный штраф, а в третий раз лишается звания; так, например, мастер поступает в подмастерье, подмастерье в ученики, а ученики на известное время совсем удаляются из цеха.

Уж и из подобных известий можно бы видеть, что народное движение в пользу трезвости происходило, или могло происходить, и независимо от ксендзов. Но для неверующих нужны были доказательства более очевидные. Народ не замедлил представить их, по своему обыкновению – не на словах, а на деле.

Из газетных известий оказалось, что в то самое время, когда общество трезвости образовалось в Ковенской губернии, то же самое начиналось в Сердобском уезде Саратовской губернии, на расстоянии с лишком полуторы тысячи верст от Ковно. Но там дело не пошло в ход: откуп на первый раз обманул и соблазнил крестьян уверением, что излишек цены, платимой ими за вино, идет на выкуп их от помещиков (что, как известно, действительно предлагаемо было г. Кокоревым). Однако же на этом дело не остановилось: факт немилосердного возвышения цен и понижения качества вина, вместе с общим увеличением дороговизны на все предметы, не был местным явлением, а тяготел равно над всею Россией). Факт этот был уже слишком тяжел и беззаконен, чтобы не вызвать себе противодействия, и действительно вызвал его… В половине января узнали мы о зароке не пить вина, сделанном в Зарайском уезде Рязанской губернии («Указатель политико-экономический», № 3). В то же время получено известие из Нижнего – о том, как там крестьяне праздновали крещенье. Приведем об этом несколько строк из «Русского дневника» (№ 20):